ника, 59 - 12 мая 2012 11:57

Кем-то из классиков, не помню кем, рассказана документальная история о средневековом Ромео из Роттенбурга. В разгар охоты на ведьм он обвинил свою невесту в колдовстве. На том основании, что, кроме нее, у него ни на кого больше не вставало. Довод сочли веским. Девушку сожгли. Коммунальная эрекция восстановилась, правда, специфически. Теперь он мог совокупляться с кем угодно, но глядя на костры аутодафе. Они практически не гасли, обеспечивая парню насыщенную половую жизнь. Односельчане с энтузиазмом подхватили почин. Кто оприходовал постылую жену, кто строптивую девицу, кто неверную любовницу. Скоро в округе остались две бесхозные старухи. Для экологии сожгли и этих и основали монастырь.
Мужской страх перед дьявольским наваждением по имени Женщина существовал везде и всегда. Он проникал во все круги и сферы, он опустошал целые страны почище чумы, он сочинил «Молот ведьм», пуританство, «жена да убоится мужа своего», паранджу и фригидность. Он заражал мир безумием и абсурдом. «Стоглав», свод русских законов, принятый в 1551 году, «нашел соблазнительным» и запретил хоронить на общем кладбище разнополых покойников. Даже крещеная, по всем православным канонам усопшая, отпетая и зарытая дщерь Евы внушала опаску и сомнение в способности мертвецов устоять, в случае чего, перед ее заколоченными в гроб чарами! О живых и говорить нечего.
Что же в нас такого страшного? Моя версия, как и обычно, ни на чем фундаментальном не основана, кроме личных наблюдений за человечеством.
Мужской организм устроен разумно: голод утоляется пищей, жажда — водой, физиология — половым актом. Съел, и порядок. Это у нас все сикось-накось: спроси о сексе — заговорим о душе, спроси о душе — расплачемся, отдадимся и попросимся к морю.
Когда в их отлаженном механизме случается сбой и рациональное прежде либидо ни с того ни с сего зацикливается на одном-единственном экземпляре, с фиксированным объемом бедер, телефоном и прочими признаками индивидуальной жизнедеятельности, это, конечно же, пугает.
— Я что-то слишком тебя хочу, — признается мужчина, надевая на левую ватную ногу подруги перчатку с правой руки, — поэтому мы должны расстаться.
К сожалению, ни одна женщина не в состоянии оценить всю искренность и серьезность этого предостережения. Оно кажется нам бредом с напрочь ампутированной логикой, и вместо того, чтобы внять, мы закатываем глаза и сцену, бьемся раненной птицей, шипим разъяренной кошкой, лазаем туда-сюда через балконные перила, пока не добиваемся своего: несчастный остается, чтобы в обнимку с нами и со страхом, в конце концов, скатиться в болото крайнего экстремизма — от инквизиции до женитьбы.
Потому что опасней, чем мужчина в контузии страха, только женщина в горячке любви.
По ночам небо над страной словно заволакивают дымные тучи. Это не смог. Это стаи гражданок, ошпаренных страстью, бороздят воздушные просторы, оседлав швабру или своего мучителя, для резвости пришпоривая его пятками и охлестывая ремнем: «Н-но, проклятый, н-но». О сладкие мгновения свободы и мести!
- Душечка, Маргарита Николаевна, упросите их, чтобы меня ведьмой оставили. Ведь и мы хотим жить и летать.
Зарубежные сестры как-то научились справляться с сердечными горестями без привлечения внутренних сверхъестественных резервов. Например, с помощью юристов и психоаналитиков. У меня есть знакомый финн Ханс. Он журналист. Аккредитован в Москве. За полгода работы у нас получил вторую степень алкоголизма и лобковую вошь, с которой его жена столкнулась буквально нос к носу. Это случилось как раз в канун рождественских вакаций.
Жена вставила фотографию супруга в стульчак унитаза, прикрепила к наружной двери вместо рождественского венка и пригласила семейного адвоката. После собеседования с ним Ханс простоял весь Крисманс на коленях под собственным портретом. Его простили. С тех пор ни девочек, ни водки. Заменил их утренним кроссом. Сначала хватало километра. Когда дошел до марафонской дистанции, перевелся в Петербург. Видимо, поближе к дому. ( продолжение следует)

• 
• 
•