ника, 59 - 10 июня 2012 01:11

НОЧНЫЕ МЫСЛИ.
По статистике ФНС, количество сигналов от добровольных осведомителей сегодня составляет около пяти процентов от общего объема зарегистрированных заявлений. Комическая цифра для страны с хронической манией доноса. До того комическая, что для нее есть только два объяснения. Или статистика врет, и тогда хочется понять — почему? Или с нами произошло чудо исцеления, и тогда ничего понимать не хочется, а хочется радоваться и целоваться со всеми подряд, как на Пасху. Но, к сожалению, исторический анамнез доноса на Руси оставляет мало надежды на чудо. Точнее, он не оставляет ее вовсе.
Четыре с половиной века назад Иван Грозный сумел создать новый тип террористического режима: террор, основанный на принципе самообслуживания. Его ноу-хау заключалось в следующем: он лишил народ свободы, довел до крайней нищеты, а взамен воли и хлеба дал рабу право стучать на хозяина. Кто ж от такого сладкого права откажется? И «потянулись к царским палатам сонмы изветников из домов боярских и хижин… слуги доносили на господ своих, господа же не смели глядеть на рабов и искренне говорить между собою».
Получилась идеальная, до сих пор не устаревшая система рабской взаимозависимости всего общества сверху донизу. А правил Иван Васильевич, между прочим, пятьдесят лет и три месяца, а после него еще семь лет царствовал Борис Годунов, бывший опричник и зять Малюты Скуратова. При нем доносчика, особенно из холопов, щедро награждали и в том случае, когда жертве удавалось доказать, что ее оклеветали.
Так русского человека приучали ябедничать и достигли в обучении таких феерических результатов, что в конце концов власть, чтобы в один прекрасный день не проснуться в безлюдной стране, была вынуждена принять суровые меры, способные обуздать неистово стучащих друг на друга подданных. В 1649 году в Уложение была внесена специальная статья, та самая, по которой доносчику полагался первый кнут, а если под кнутом он винился в напраслине, его отдавали «тому, чей он человек». После чего, подозреваю, недавний кнут казался ему пряником.
Очередная эпидемия едва не поразила державу при Петре. Ее спровоцировал указ 1715 года, согласно которому крепостной, донесший на барина, тут же, «не отходя от кассы», получал от государя вольную. Народ возликовал. За такую награду не жаль было и спину. Стены дворцов, теремов, усадеб снова заросли ушами, словно плесенью.
Но правящий класс, промокнув смертную испарину, поднапрягся и нашел спасительное решение. Всем языки не вырвешь, барабанные перепонки не проткнешь, да и зачем портить и терять необходимую в хозяйстве рабочую силу, если есть куда более верный способ и оглушить ее, тем самым обезвредив, и сохранить: заговорить на непонятном для рабочей силы языке.
У меня есть подозрение, что весь этот перформанс с вольными был хитрой уловкой царя-реформатора с целью ускорить европеизацию российской элиты. И ведь ускорил!
Неповоротливое русское дворянство, изъяснявшееся с трудом и на языке своем родном, бойко залепетало по-французски. К чужой речи потихоньку само собой подверсталось все прочее: и лицо, и одежда, и мысли, а в перспективе и Сенатская площадь.
Черта с два декабристы до нее б добрались, если б продолжали говорить на одном языке с челядью! Вот так национальный порок в первый раз сыграл в русском обществе роль катализатора просвещения и прогресса. В первый, но не в последний.
В декабре 1919 года В.И. Ленин подписал декрет «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР». Все граждане в возрасте от восьми до пятидесяти лет, не умеющие читать и писать, обязаны были сесть и научиться. А все граждане любого возраста, умеющие читать и писать, обязаны были встать и научить. Уклонение и с той, и с другой стороны квалифицировалось как саботаж, и виновные лица привлекались к уголовной ответственности.
Но, несмотря на титанические усилия, завершили кампанию лишь к началу 1934 года. Вместе с ней завершился и основной этап подготовки к террору, к террору а-ля рюс, террору на самообслуживании, при котором главной заботой режима было бесперебойно обеспечивать массы бумагой и чернилами. И действительно, не Средние века, чтобы орать по площадям «слово и дело». Иной размах, иные цели — индустриализация, электрификация, Беломорканал.
Между прочим, большевики своих намерений и не скрывали. В том же декрете четко сформулировано, зачем им, собирающимся строить то, что они и построили, понадобилось ликвидировать неграмотность: для того, чтобы «весь советский народ» мог «сознательно участвовать в политической жизни страны». А, как известно, в тоталитарном государстве писать доносы — единственный доступный народу способ «сознательно участвовать в политической жизни страны». Так что все по-честному.
Дальнейшее было делом техники: процессы, «Смерть вредителям!» и доносы, доносы, доносы, в основном написанные корявым почерком.
Постепенно почерк улучшался: плоды всеобщего среднего и бесплатного высшего (кстати, на мой взгляд, в СССР и бесплатное высшее было заточено под режим массовых репрессий, по крайней мере в том смысле, что он обеспечивал наличие свободных мест для лавины выпускников, а едва режим рухнул, и сразу стало непонятно, куда девать всех этих ИТР, МНС и т.д., и т.п.).
В общем, исторический опыт здорово мешает мне поверить во внезапное нравственное исцеление общества. Значит, врет статистика?
А где же, спрошу я вас, разведенные жены, брошенные любовницы, обутые партнеры, разутые должники? Где все те, для кого донос всегда был, есть и будет самым быстрым и эффективным способом утолить жажду социальной справедливости? Куда они вдруг попрятались? Почему безмолвствуют?

• 
• 
•