ника, 59 - 22 июня 2012 08:09

22 июня. День памяти и скорби.
Для моего поколения, да и, наверное, для всех, кто получил паспорт до 1992 года, вдова – это прежде всего жена солдата, погибшего на войне.
И не на какой-нибудь, а на Великой Отечественной, то есть на праведной войне за свободу родины. Само собой вдовами можно было называть и всех прочих женщин, похоронивших мужей. Но чаще слово употреблялось именно так, и воспринималось как почетный социальный статус.Об этих вдовах слагали стихи и песни, их чествовали, рисовали, ваяли и экранизировали. Страна то и дело подвоёвывала где-нибудь на стороне, оттуда семьям возвращали вместо живых кормильцев черные ящики с невнятным содержимым, но вдовами в том, возвышенном значении, жен этих солдат не назначали.
От всех внеотечественных походов шел гнилой душок интервенции, гордится там было не чем, а государство никогда не оправдывается и не извиняется перед своими гражданами за грех смертоубийства. Собственно, оно не оправдывается и не извиняется ни за какой грех, что разумно: народу только дай слабину, только начни каяться и кланяться, разогнуться не успеешь – уже все отнимут и поделят. В девяностых у нас появилась новая категория вдов. Их мужей покосило на гражданских фронтах 90-х. Они не были урками, из чьих могил, нафаршированных как скифские курганы всем, что требуется реальному пацану для нормального самочувствия на любом свете, пробивалась бессмертная "Мурка".
Они не были прототипами симпатичных героев бандитской саги "Бригада", в принципе неплохих парней, незаметно для себя свернувших на дурную дорожку "незаконных преступных группировок" (определение, не однажды услышанное мной от новостных дикторов), вместо того, чтобы пополнить ряды законных преступных группировок, в которых, надо понимать, обретаются хорошие парни.. Они были тем, кем мог стать герой гениальной, на мой взгляд, работы Виталия Манского "Частные хроники. Монолог", если бы дожил до эпохи "крыш" и ваучеров: мальчиками из интеллигентных семей, принявших минное поле бизнеса за поле чудес. В моем ближнем круге вдов таких вот солдат удачи трое.
Их истории типичны, как ассортимент ночного ларька, и страшны, как улыбка киллера. Мужа первой вдовы повесили на даче приморского города за долги. Город принадлежал уже не родной гостеприимной республике, а чужой враждебной стране, ни похоронить, ни поплакать на могиле жена не смогла. Для опознания ей прислали паспорт.
Они были одноклассники. Поженились студентами, на пятом курсе. Родили двоих детей. До разгерметизации рыночного подполья ни разу не поссорились.
Свою коммерческую биографию муж начал с дверных глазков, которые, на самом деле, ни от чего не защищали: картонные советские двери непривилегированного населения легко открывались внутрь с несильного толчка ботинком или плечом. Продолжил брокером. Закончил частным предпринимателем – взял в банке под тогдашний людоедский процент кредит, чтобы заплатить за ходовой товар, деньги отдал, а товар не получил. Взял новый кредит в другом банке, вернул в первый, взял в третьем, вернул во второй.
Когда круг замкнулся – забился в погреб, где пил пару лет. Я спросила знакомого банкира, доколе человек должен пролежать на дне, чтобы про его долг забыли. И банкир ответил мне словами протопопа Аввакума (ни при какой погоде им не читанного) "До самой смерти, Викторовна, до самой смерти".
Еще живой муж второй вдовы организовал в престижном вузе первое коммерческое отделение. В его успех в стране бесплатного высшего образования не очень верили. Но абитуриент повалил валом. Когда стало понятно, что знание почти такая же сила, как нефть, в купе к молодому человеку, который ехал в маленький древнерусский городок, чтобы поцеловать жену и новорожденного сына, вошли ребята в мастерках и не спеша затолкали ему в горло лист за листом увесистую пачку договоров из кейса.
Третий был музыкантом с консерваторским дипломом. Пел в подземном переходе. Деньги собирал невеликие. Но и их хватило для семнадцати ножевых ранений.
Пока писала, вспомнила еще несколько пар, ополовиненных эпохой первоначального накопления капитала. В принципе, каждая семья получила свои ожоги разной степени тяжести, понесла свои утраты, но эти утраты до сих пор несчитаны. Может оттого, что еще слишком рано, потому что еще слишком больно. Я же, собственно, про известных мне вдов нового поколения. Отрыдав, откачавшись, отмерев, они превратились в самых жизнелюбивых женщин, которых я только видела.
Мне не удается проанализировать природу этого поразительного жизнелюбия. Объяснения, которые крутятся в голове, звучат настолько крамольно, что не хватает дерзости их высказать. Но для меня хотя бы стало, благодаря им, немного понятней, как 67 лет назад страна, набитая вдовами, начала воскресать. И, между прочим, воскресла.

• 
• 
•